На старый он диван ничком Ложился, протянувши ноги, И говорил, дыша с трудом, Такие монологи: «Какая жизнь! о, Боже мой! Какие страшные пигмеи! Добро б глупцы, добро б злодеи Неотразимою враждой Меня терзали!.. Нет!
Что за беда, что старости уроки, Предосторожности, угрозы и намеки Ложатся на тебя, чтоб остудить мечты Твоей головки прихотливой… Что за беда! — ведь и весной бурливой Ложится поздний снег на ранние цветы. Но
Из храма, где обряд венчальный Связал их жребий и сердца, В свой новый дом, с зеркальной спальной, Он вез ее из-под венца. И колыхалася карета, И жутко было им вдвоем: Ей — в красоте
От ужаса и ран очнулся я в раю: В раю разостлан был ковер, как шаль узорный, И на него склонил я голову мою, Отдавшись ласкам дев и страсти непритворной… У наших ног фонтан вздымал
«Поцелуй меня… Моя грудь в огне… Я еще люблю… Наклонись ко мне». Так в прощальный час Лепетал и гас Тихий голос твой, Словно тающий В глубине души Догорающей. Я дышать не смел — Я
Много песков поглощают моря, унося их волнами, Но берега их сыпучими вечно покрыты песками. Много и песен умчит навсегда невозвратное время — Новые встанут певцы, и услышит их новое племя. Если погибну я, знаю,
О, что хочешь говори! Я не дам себя в обиду… — Я верна тебе, — и я От тебя живой не выйду. Пусть бранят меня, — зовут Невозможной, неотвязной! Для меня любовь — клянусь!
…Неведомый и девственный родник, Святых и чистых звуков полный. (М. Ю. Лермонтов) В дни ль уединения Скучного, досужного, Или в час томления, — В час, когда надменное И не откровенное Сердце снова мается, Редко,
Река взломала лед и в море Несет куски своих оков; Ручей, насыщенный снегами, Из тесных рвется берегов: Тобою жданной и желанной Не одолеть тебе весны! Она пришла, — гляди, хозяин, Твои затеи снесены: Вода
Лес, как бы кадильным дымом, Весь пропахнувший смолой, Дышит гнилью вековою И весною молодой. А смолу, как слезы, точит Сосен старая кора, Вся в царапинах и ранах От ножа и топора. Смолянистым и целебным