Злому верить не хочу календарю. Кто-то жуткий, Что торопишь? Я не подарю Ни минутки. Каждый день тебе по одному листку, — Разве мало? Ростовщичью ублажать твою тоску Я устала. С нотной, чудится мне, спрыгнул
Нет мне пути обратно! Накрик кричу от тоски, Бегая по квадратам Шахматной доски. Через один ступаю: Прочие — не мои. О, моя радость скупая, Ты и меня раздвои, — Чтоб мне вполмеры мерить, Чтобы
Не небо — купол безвоздушный Над голой белизной домов, Как будто кто-то равнодушный С вещей и лиц совлек покров. И тьма — как будто тень от света, И свет — как будто отблеск тьмы.
Забились мы в кресло в сумерки — Я и тоска, сам-друг. Все мы давно б умерли, Да умереть недосуг. И жаловаться некому И не на кого пенять, Что жить — некогда, И бунтовать —
Ты надрываешься, мой брат, А я прислушиваюсь хмуро. Не верю я в благой твой мат С блистательной колоратурой. Стыдливей мы на склоне лет, И слух мучительно разборчив, — Не верю в твой дремучий бред,
Я ль не молилась, — отчего ж Такая тьма меня постигла, И сердце, как пугливый еж, Навстречу всем топорщит иглы? Не мучь меня, не тормоши: Здесь неба нет, над этой крышей. Сквозь страшный обморок
Что это значит — «седьмое небо»? Ярус, идущий в глубь высоты? Что-то вроде райка в театре, Энтузиастов тесный предел? Есть свое небо и у амебы, С сонмом своих амебных святых, Есть и герои, и
Знаю, кем ты бредишь, милый, И вздыхаешь ты о ком: И тебя я опалила Этим знойным холодком. Не скрывайся, не усердствуй, — Все равно придешь ты вновь, Укусила прямо в сердце Нас цыганская любовь.
Дремлет старая сосна И шумит со сна. Я, к шершавому стволу Прислонясь, стою. — Сосенка-ровесница, Передай мне силу! Я не девять месяцев, — Сорок лет носила, Сорок лет вынашивала, Сорок лет выпрашивала, Вымолила, выпросила,
Этот вечер был тускло-палевый, — Для меня был огненный он. Этим вечером, как пожелали Вы, Мы вошли в театр «Унион». Помню руки, от счастья слабые, Жилки — веточки синевы. Чтоб коснуться руки не могла