Как дудочка крысолова, Как ртуть голубая луны, Колдует тихое слово, Скликая тайные сны. Вполголоса, еле слышно, Окликаю душу твою, Чтобы встала она и вышла Побродить со мною в раю. Над озером реют птицы, И
Гони стихи ночные прочь, Не надо недоносков духа: Ведь их воспринимает ночь, А ночь — плохая повитуха. Безумец! Если ты и впрямь Высокого возжаждал пенья, Превозмоги, переупрямь Свое минутное кипенье. Пойми: ночная трескотня Не
Дай руку, и пойдем в наш грешный рай! Наперекор небесным промфинпланам, Для нас среди зимы вернулся май И зацвела зеленая поляна, Где яблоня над нами вся в цвету Душистые клонила опахала, И где земля,
К чему узор расцвечивать пестро? Нет упоения сильней, чем в ритме. Два такта перед бурным болеро Пускай оркестр гремучий повторит мне. Не поцелуй — предпоцелуйный миг, Не музыка, а то, что перед нею, —
Бог весть, из чего вы сотканы, Вам этот век под стать. Воители!.. А все-таки, А все-таки будут отроки, Как встарь, при луне мечтать. И вздрагивать от музыки, — От знойных наплывов тьмы, И тайно
Люблю тебя в твоем просторе я И в каждой вязкой колее. Пусть у Европы есть история, — Но у России: житие. В то время, как в духовном зодчестве Пытает Запад блеск ума, Она в
Кто разлюбляет плоть, хладеет к воплощенью: Почти не тянется за глиною рука. Уже не вылепишь ни льва, ни голубка, Не станет мрамором, что наплывает тенью. На полуслове — песнь, на полувзмахе — кисть Вдруг
Под зеркалом небесным Скользит ночная тень, И на скале отвесной Задумался олень — О полуночном рае, О голубых снегах… И в небо упирает Высокие рога. Дивится отраженью Завороженный взгляд: Вверху — рога оленьи Созвездием
Чуть коснулась, — пал засов железный, И проснулся сумасшедший дом, И, почуявши дыханье бездны, Одержимые взыграли в нем. Не твоя ль, тюремщик неуемный, На шесте у входа голова?.. О, твой страшный дух, о дух
И отшумит тот шум, и отгрохочет грохот, Которым бредишь ты во сне и наяву, И бредовые выкрики заглохнут, — И ты почувствуешь, что я тебя зову. И будет тишина и сумрак синий… И встрепенешься