Моя любовь! Мой демон шалый! Ты так костлява, что, пожалуй, Позавтракав тобой в обед, Сломал бы зубы людоед. Но я не той породы грубой (К тому ж я несколько беззуба), А потому, не теребя,
Евдоксии Федоровне Никитиной Кармином начертала б эти числа Теперь я на листке календаря, Исполнен день последний января, Со встречи с Вами, радостного смысла. Да, слишком накренилось коромысло Судьбы российской. Музы, не даря, Поэтов мучили.
Окиньте беглым, мимолетным взглядом Мою ладонь: Здесь две судьбы, одна с другою рядом, Двойной огонь. Двух жизней линии проходят остро, Здесь «да»и «нет», — Вот мой ответ, прелестный Калиостро, Вот мой ответ. Блеснут ли
Измучен, до смерти замотан, Но весь — огонь, но весь — стихи, — И вот у ног твоих он, вот он, Косматый выкормыш стихий! Его как голубка голубишь, Подергиваешь за вихор, И чудится тебе:
Когда перевалит за сорок, Поздно водиться с Музами, Поздно томиться музыкой, Пить огневое снадобье, — Угомониться надобно: Надобно внуков нянчить, Надобно путь заканчивать, Когда перевалит за сорок. Когда перевалит за. сорок, Нечего быть опрометчивой,
Какой-то еле уловимый признак, Как после обморока мятый холодок, — И вот уже, прозрачная, как призрак, Ты вновь переступаешь мой порог. И сквозь тебя, в распахнутой двери, Как в занавешенной сквозной завесой раме, Горит
Никнет цветик на тонком стебле… О, любимая, все, что любила я И покину на этой земле, Долюби за меня, моя милая, — Эти ласковые лепестки, Этот пламень, расплесканный по небу, Эти слезы (которых не
Вал морской отхлынет и прихлынет, А река уплывает навеки. Вот за что, только молодость минет, Мы так любим печальные реки. Страшный сон навязчиво мне снится: Я иду. Путь уводит к безлюдью. Пролетела полночная птица
Эолийской лиры лишь песнь заслышу, Загораюсь я, не иду — танцую, Переимчив голос, рука проворна, — Музыка в жилах. Не перо пытаю, я струны строю, Вдохновенною занята заботой: Отпустить на волю, из сердца вылить
И так же кичились они, И башню надменную вздыбили, — На Господа поднятый меч. И вновь вавилонские дни, И вот она, вестница гибели, — Растленная русская речь! О, этот кощунственный звук, Лелеемый ныне и