Она поет: «Аллаверды, Аллаверды — Господь с тобою», — И вздрогнул он, привычный к бою, Пришлец из буйной Кабарды. Рука и взгляд его тверды, — Не трепетали пред пальбою. Она поет: «Аллаверды, Аллаверды —
Об одной лошаденке чалой С выпяченными ребрами, С подтянутым, точно у гончей, Вогнутым животом. О душе ее одичалой, О глазах ее слишком добрых, И о том, что жизнь ее кончена, И о том, как
Что мне усмешка на этих жестоких устах! Все, чем живу я, во что безраздумно я верую, Взвесил, оценщик, скажи, на каких ты весах? Душу живую какою измерил ты мерою? Здесь ли ты был, когда
Трудно, трудно, брат, трехмерной тенью В тесноте влачить свою судьбу! На Канатчиковой — переуплотненье, И на кладбище уж не в гробу, Не в просторных погребах-хоромах, — В жестяной кастрюльке прах хоронят. Мир совсем не
Какой неистовый покойник! Как часто ваш пустеет гроб. В тоскливом ужасе поклонник Глядит на островерхий лоб. Я слышу запах подземелий, Лопат могильных жуткий стук, — Вот вы вошли. Как на дуэли, Застегнут наглухо сюртук.
Священно не страстное ложе, Но хлеб, преломляемый гостем За трапезой в дружеский час. Беспамятная щебетунья, Из чьих только рук не клевала По зернышку, лакомка, ты? А я-то, как в храме под праздник, Вес свечи
Вокруг — ночной пустыней — сцена. Из люков духи поднялись, И холодок шевелит стены Животрепещущих кулис. Окончен ли или не начат Спектакль? Безлюден черный зал, И лишь смычок во мраке плачет О том, чего
Как стужа лютая, так зной суров. Об этом дне в народе притчу знают: Выдаивают ведьмы всех коров И, молоком опившись, обмирают… И дождь прошел, земли не утоля, — Что эти капли? Ей бы пить
Ворвался в мое безлюдье, Двери высадил ногой. Победителя не судят, Своевольник молодой! Что ж, садись и разглагольствуй, Будь как дома — пей и ешь, Юное самодовольство Нынче досыта потешь. Опыт мой, хотя и долог,
Журавли потянули к югу. В дальний путь я ухожу. Где я встречу ее, подругу, Роковую госпожу? В шумном шелке ли, в звонких латах? В кэбе, в блеске ль колесниц? Под разлетом бровей крылатых Где