Кричали женщины ура И в воздух чепчики бросали… («Горе от ума» Грибоедов) Руку на сердце положа: Я не знатная госпожа! Я — мятежница лбом и чревом. Каждый встречный, вся площадь, — все! — Подтвердят,
По-небывалому: В первый раз! Не целовала И не клялась. По-небывалому: Дар и милость. Не отстраняла И не клонилась. А у протаянного окна — Это другая была — Она. . . . . . .
Как не стыдно! Ты, такой не робкий, Ты, в стихах поющий новолунье, И дриад, и глохнущие тропки, — Испугался маленькой колдуньи! Испугался глаз ее янтарных, Этих детских, слишком алых губок, Убоявшись чар ее коварных,
Глыбами — лбу Лавры похвал. «Петь не могу!» — «Будешь!» — «Пропал, (На толокно Переводи!) Как молоко — Звук из груди. Пусто. Суха. В полную веснь — Чувство сука». — «Старая песнь! Брось, не
Эти ручки кто расцепит, Чья тяжелая рука? Их цепочка так легка Под умильный детский лепет. Кто сплетенные разнимет? Перед ними каждый — трус! Эту тяжесть, этот груз Кто у мамы с шеи снимет? А
Как жгучая, отточенная лесть Под римским небом, на ночной веранде, Как смертный кубок в розовой гирлянде — Магических таких два слова есть. И мертвые встают как по команде, И Бог молчит — то ветреная
Уедешь в дальние края, Остынешь сердцем. — Не остыну. Распутица — заря — румыны — Младая спутница твоя… Кто бросил розы на снегу? Ах, это шкурка мандарина… И крутятся в твоем мозгу: Мазурка —
Соперница, а я к тебе приду Когда-нибудь, такою ночью лунной, Когда лягушки воют на пруду И женщины от жалости безумны. И, умиляясь на биенье век И на ревнивые твои ресницы, Скажу тебе, что я
Скоро вечер: от тьмы не укрыться, Чья-то тень замелькает в окне… Уезжай, уезжай же, мой рыцарь, На своем золотистом коне! В неизвестном, в сияющем свете Помяни незнакомку добром! Уж играет изменчивый ветер Золотым и
Много тобой пройдено Русских дорог глухих. Ныне же вся родина Причащается тайн твоих. Все мы твои причастники, Смилуйся, допусти! — Кровью своей причастны мы Крестному твоему пути. Чаша сия — полная, — Причастимся Святых