Beau tenebreux! — Вам грустно. — Вы больны. Мир неоправдан, — зуб болит! — Вдоль нежной Раковины щеки — фуляр, как ночь. Ни тонкий звон венецианских бус, (Какая-нибудь память Казановы Монахине преступной) — ни
Н. П. Г.1 — в память наших лесов Лес: сплошная маслобойня Света: быстрое, рябое, Бьющееся, как Баграм. Погляди, как в час прибоя Лес играет сам с собою! Так и ты со мной играл. 1
Вся жизнь твоя — в едином крике: — На дедов — за сынов! Нет, Государь Распровеликий, Распорядитель снов, Не на своих сынов работал, — Бесам на торжество! — Царь-Плотник, не стирая пота С обличья
Безумье — и благоразумье, Позор — и честь, Все, что наводит на раздумье, Все слишком есть — Во мне. — Все каторжные страсти Свились в одну! — Так в волосах моих — все масти
Надобно смело признаться, Лира! Мы тяготели к великим мира: Мачтам, знаменам, церквам, царям, Бардам, героям, орлам и старцам, Так, присягнувши на верность — царствам, Не доверяют Шатра — ветрам. Знаешь царя — так псаря
Уж если кораллы на шее — Нагрузка, так что же — страна? Тишаю, дичаю, волчею, Как мне все — равны, всем — равна. И если в сердечной пустыне, Пустынной до краю очей, Чего-нибудь жалко
Руки — и в круг Перепродаж и переуступок! Только бы губ, Только бы рук мне не перепутать! Этих вот всех Суетностей, от которых сна нет. Руки воздев, Друг, заклинаю свою же память! Чтобы в
Голубиная купель, Небо: тридевять земель. Мне, за тем гулявшей зб морем, Тесно в одиночной камере Рук твоих, Губ твоих, Человек — и труб твоих, Город! — Город! Это сорок Сороков во мне поют. Это
Димитрий! Марина! В мире Согласнее нету ваших Единой волною вскинутых, Единой волною смытых Судеб! Имен! Над темной твоею люлькой, Димитрий, над люлькой пышной Твоею, Марина Мнишек, Стояла одна и та же Двусмысленная звезда. Она
Анастасии Цветаевой Он был наш ангел, был наш демон, Наш гувернер — наш чародей, Наш принц и рыцарь. — Был нам всем он Среди людей! В нем было столько изобилий, Что и не знаю,