А взойдешь — на краешке стола — Недоеденный ломоть, — я ела, И стакан неполный — я пила, . . . . . . . . — я глядела. Ты присядь на красную скамью,
Всему внимая чутким ухом, — Так недоступна! Так нежна! — Она была лицом и духом Во всем джигитка и княжна. Ей все казались странно-грубы: Скрывая взор в тени углов, Она без слов кривила губы
По набережным, где седые деревья По следу Офелий… (Она ожерелья Сняла, — не наряженной же умирать!) Но все же (Раз смертного ложа — неможней Нам быть нежеланной! Раз это несносно И в смерти, в
Строительница струн — приструню И эту. Обожди Расстраиваться! (В сем июне Ты плачешь, ты — дожди!) И если гром у нас — на крышах, Дождь — в доме, ливень — сплошь — Так это
Бороды — цвета кофейной гущи, В воздухе — гул голубиных стай. Черное око, полное грусти, Пусто, как полдень, кругло, как рай. Всe провожает: пеструю юбку, Воз с кукурузой, парус в порту… Трубка и роза,
(Александру Давидовичу Топольскому) Спит Белоснежка в хрустальном гробу. Карлики горько рыдают, малютки. Из незабудок веночек на лбу И на груди незабудки. Ворон — печальный сидит на дубу. Спит Белоснежка в хрустальном гробу. Плачется карлик
А и простор у нас татарским стрелам! А и трава у нас густа — бурьян! Не курским соловьем осоловелым, Что похотью своею пьян, Свищу над реченькою румянистой, Той реченькою-не старей. Покаместь в неширокие полсвиста
Небо — синей знамени! Пальмы — пучки пламени! Море — полней вымени! Но своего имени Не сопрягу с брегом сим. Лира — завет бедности: Горы — редей темени. Море — седей времени. Дата написания:
— Он тебе не муж? — Нет. Веришь в воскрешенье душ? — Нет. — Так чего ж? Так чего ж поклоны бьешь? — Отойдешь — В сердце — как удар кулашный: Вдруг ему, сыночку,
Пышно и бесстрастно вянут Розы нашего румянца. Лишь камзол теснее стянут: Голодаем как испанцы. Ничего не можем даром Взять — скорее гору сдвинем! И ко всем гордыням старым — Голод: новая гордыня. В вывернутой