(Русская идиллия) Там, в желтеющем просторе Колыхающихся нив, Где в саду румяной сливы Золотой сквозит налив; Там, где вдоль холмистой балки Сохнет русло ручейка, Никнут, крытые соломой, Два соседних хуторка. Оба в зной степного
Где б ни был стих, рожденный мной, Записан верною рукой, — В стенах ли города, где шум Толпы смущал мой бедный ум, Или в задумчивой тиши Невозмутимых вечеров, — Подобно шороху листов, Ему не
Стонет, мечется малютка… Душно ей, в подушках жарко, — Вьются тени над светильней Догоревшего огарка. Мама спит и, со слезою На глазу, не замечает, Как в окошко синим блеском Ночь таинственно мерцает… Как ее
Мне не дал Бог бича сатиры: Моя душевная гроза Едва слышна в аккордах лиры — Едва видна моя слеза. Ко мне виденья прилетают, Мне звезды шлют немой привет — Но мне немногие внимают —
Он вышел рано, а прощальный Луч солнца в тучах догорал; Казалось, факел погребальный Ему дорогу освещал: В темь надвигающейся ночи Вперив задумчивые очи, Он видел — смерть идет… Хотел Тревоги сердца успокоить И хоть
Зовут, паша их не слышит, — Глядят: ренегат уж не дышит. (Мицкевич, в пер. Берга) По вере католик, по роду поляк, Он принял ислам и, поборник султана, Пошел бить славян; но тяжелая рана Его
Е. А. Штакеншнейдер Ползет ночная тишина Подслушивать ночные звуки… Травою пахнет и влажна В саду скамья твоя… Больна, На книжку уронивши руки, Сидишь ты, в тень погружена, И говоришь о днях грядущих, Об угнетенных,
Без песен и слез, в духоте городской, Роптать и молиться не смея, Живу я в гареме, продажной рабой У жен мусульманского бея. Одна говорит: «Ну, рассказывай мне, Как ваше селенье горело; И выл ли
Гость На днях сынок мой был у вас; Да, кажется, не в добрый час… Не смел войти… Неглупый малый, А принялся писать стихи, — Боится, нет ли чепухи. И ждет, во что бы то
Господа! я нынче все бранить готов — Я не в духе — и не в духе потому, Что один из самых злых моих врагов Из-за фразы осужден идти в тюрьму… Признаюсь вам, не из