И за письмо и за подарок Стихами наскоро плачу. Пред Фебом ты зажег огарок, А не огромную свечу; Но разноцветен он и ярок, И музе нашей по плечу; Пылает он потешным блеском, Подсыпан порохом
Зачем не увядаем мы, Когда час смерти наступает, Как с приближением зимы Цветок спокойно умирает? К нему природы благ закон, Ему природа мать родная: Еще благоухает он, Еще красив и увядая. Его иссохшие листки
Перед судом ума сколь, Каченовский! жалок Талантов низкий враг, завистливый зоил. Как оный вечный огнь при алтаре весталок, Так втайне вечный яд, дар лютый адских сил, В груди несчастного неугасимо тлеет. На нем чужой
Мне грустно, на тебя смотря; Твоя не верится мне радость, И розами твоя увенчанная младость Есть дня холодного блестящая заря. Нет прозаического счастья Для поэтической души: Поэзией любви дни наши хороши, А ты чужда
Сколько слез я пролил, Сколько тайных слез Скрыться приневолил В дни сердечных гроз! Слезы, что пробились, Позабыты мной; Чувства освежились Сладкой их росой. Слезы, что отсели На сердечном дне, К язвам прикипели Ржавчиной во
(К. А. Тимашевой) Скажите ж, видели ль вы черта? Каков он? Немец иль русак? Что на ноге его: ботфорта Иль камер-юнкерский башмак? Черноволос ли, белобрыс ли, В усах ли, иль не дует в ус?
Когда рассеянно брожу без цели, Куда глаза глядят и не глядят, И расстилаются передо мной На все четыре стороны свободно Простор и даль, и небосклон широкой, — Как я люблю нечаянно набресть На скрытую
Сошел на Брайтон мир глубокий, И, утомившись битвой дня, Спят люди, нужды и пороки, И только моря гул широкий Во тьме доходит до меня. О чем ты, море, так тоскуешь? О чем рыданий грудь
Когда, беснуясь, ваши братья В нас шлют и ядра, и проклятья, И варварами нас зовут, — Назло Джон-Булю и французам, Вы, улыбаясь русским музам, Им дали у себя приют. Вы любите напев их стройный,
Скажите, знаете ль, честные господа, Что значит русскими проселками езда? Вам сплошь Европа вся из края в край знакома: В Париже, в Лондоне и в Вене вы как дома. Докатитесь туда по гладкому шоссе,