Воскрес ли Ты, Христос? Иль жертвой тленья В гробу лежишь, во глубине земли? А верить в Воскресение могли Лишь те, чей грех возжаждал искупленья? Истреблены врагом без сожаленья Священники близ мертвых алтарей. Ты видишь
An omnibus across the bridge Crawls like a yellow butterfly, And, here and there, a passer-by Shows like a little restless midge. Big barges full of yellow hay Are moved against the shadowy wharf,
В глухом углу, сквозь мрак неясный Угрюмой комнаты моей, Следит за мной так много дней Сфинкс молчаливый и прекрасный. Не шевелится, не встает, Недвижный, неприкосновенный, Ему — ничто — луны изменной И солнц вращающихся
Не нарушает ветер лени, Темна Эгейская струя, И ждет у мраморной ступени Галера тирская моя. Сойди! Пурпурный парус еле Надут; спит стражник на стене. Покинь лилейные постели, О, госпожа, сойди ко мне! Она не
Ты брошена в седое море И предоставлена судьбе, О Англия! Каких историй Не повторяют о тебе? Земля, хрустальный шарик малый, В руке твоей, — а по нему Видения чредою шалой Проносятся из тьмы во
Империя на глиняных ногах — Наш островок: ему уже не сродно Теперь все то, что гордо, благородно, И лавр его похитил некий враг. И не звенит тот голос на холмах, Что о свободе пел:
Мне нет казны, Где стражем — гриф) свирепый: Как встарь, бедны Пастушечьи вертепы, И нет камней, Чтоб сделать украшенье, Но дев полей Мое пленяло пенье. Моя свирель Из тростника речного, Пою тебе ль Всегда,
I Он больше не был в ярко-красном, Но он обрызган был Вином багряным, кровью алой, В тот час, когда убил,- Ту женщину убил в постели, Которую любил. В одежде серой, в сером кепи, Меж
Как факелы вокруг одра больного, Ряд кипарисов встал у белых плит, Сова как бы на троне здесь сидит, И блещет ящер спинкой бирюзовой. И там, где в чащах вырос мак багровый, В безмолвии одной
Саре Бернар Как скучно, суетно тебе теперь со всеми, Тебе, которой следовало быть В Италии с Мирандоло, бродить В оливковых аллеях Академий. Ломать в ручье тростник с мечтами теми, Что Пан в него затрубит,