Я чашу страсти осушил Всю до последнего глотка, Она, как пунш из коньяка, Нас горячит, лишая сил. Тогда я, трезвость восхваляя, Отдался дружбе, — мир страстям Она несет, как чашка чаю Отраду теплую кишкам.
Я жалил стихом и ночью и днем Мужчин и девиц степенных — Дурачеств много творил я притом, С умом же пропал совершенно. Зачав, служанка родила, — К чему хулить природу? Чья жизнь без глупостей
В замке Блэ ковер настенный Вышит пестрыми шелками. Так графиня Триполи Шила умными руками. И в шитье вложила душу, И слезой любви и горя Орошала ту картину, Где представлено и море, И корабль, и
«Да не будет он помянут!» Это сказано когда-то Эстер Вольф, старухой нищей, И слова я помню свято. Пусть его забудут люди, И следы земные канут, Это высшее проклятье: Да не будет он помянут! Сердце,
Вечность, ох, как ты долга! Потерял векам я счет. Долго жарюсь я, но ад До сих пор жаркого ждет. Вечность, ох, как ты долга! Потерял векам я счет. Но однажды и меня Черт с
Ликуешь! — Ты думаешь, Плантагенет, У нас ни малейшей надежды нет! А все потому, что нашлась могила, Где имя «Артур» написано было! Артур не умер, не скрыла земля Холодным саваном труп короля. Вчера следил
Когда тебя женщина бросит, — забудь, Что верил ее постоянству. В другую влюбись или трогайся в путь. Котомку на плечи — и странствуй. Увидишь ты озеро в мирной тени Плакучей ивовой рощи. Над маленьким
Я видел сон: луной озарены, Кругом теснились бледные виденья — Обломки величавой старины, Разбитые шедевры Возрожденья. Лишь кое-где, дорически строга, Нетронутая гибелью колонна, Глумясь, глядела в твердь, как на врага Перед ее громами непреклонна.
Цветы, что Матильда в лесу нарвала И, улыбаясь, принесла, Я с тайным ужасом, с тоскою Молящей отстранил рукою. Цветы мне говорят, дразня, Что гроб раскрытый ждет меня, Что, вырванный из жизни милой, Я —
Беер-Меер! Кто кричит? Меер-Беер! Где горит? Неужели это роды? Чудеса! Игра природы! Он рожает, спору нет! Се мессия к нам грядет! Просчиталась вражья свора, — После долгого запора Наш мессия, наш кумир Шлет «Пророка»