Безгрешный сон, Святая ночь молчанья и печали! Вы, сестры ясные, взошли на небосклон И о далеком возвещали. Отрадный свет И на земле начертанные знаки! Вам, сестры ясные, земля моя в ответ Взрастила грезящие маки.
Не носил я богатых одежд, Не лелеял надменных надежд. Я профессором, верно, не буду, Мне министром не быть никогда. Это вы проникайте повсюду, Пролезайте ужом, господа. Если мимо промчится карета, Где сидит госпожа, разодета,
Ты к сплетням людским равнодушна, Судьбе, как раба, ты послушна. Движенья уверенно стройны, Черты твои строго спокойны. Но верить ли этим приметам? Давно ты боролась со светом, Давно уж во мраке ненастья Не знаешь
Передрассветный сумрак долог, И холод утренний жесток. Заря, заря, раскинь свой полог, Зажги надеждами восток. Кто не устал, кто сердцем молод, Тому легко перенести Передрассветный долгий холод В истоме раннего пути. Но кто сжимает
Благословлять губительные стрелы И проклинать живящие лучи, — Вот страшные и тесные пределы. К иным путям затеряны ключи. В мучительных безумствуя хуленьях, В бессмысленной безумствуя хвале, Живи в безвыходных томленьях, Влачись на бедственной земле.
В ярком мрении насмешливом дневном Забелелося какое-то пятно. Притворяется березовым бревном, А поближе глянешь, — вовсе не бревно. Это пред тобою человек стоит, Все на месте в нем, и грудь, и голова, Плечи, руки,
Изволением вечного Бога Рождены и Земля и Любовь. Изволением вечного Бога На земле проливается кровь, Преломляется чистое тело, Проливается чистая кровь. Беспредельная Благость хотела, Чтобы так погибала Любовь. Для надмирного замысла надо, Чтоб обильно
Измотал я безумное тело, Расточитель дарованных благ, И стою у ночного предела, Изнурен, беззащитен и наг. И прошу я у милого бога, Как никто никогда не просил: «Подари мне еще хоть немного Для земли
Келья моя и тесна, и темна. Только и свету, что свечка одна. Полночи вещей я жду, чтоб гадания Снова начать, И услыхать Злой моей доли вещания. Олово, ложка да чаша с водой, — Все
Затхлый запах старых книг Оживил в душе былое, В злой тоске пережитое, В тихом звяканьи вериг. Дни, когда смиренный инок, В келье тесной, близ икон, Я молился, окружен Тучей пляшущих пылинок, И славянскую печать