Эварист Парни. Поэма. «Война богов»

Песнь шестая

Взятие Тартара христианскими чертями.
Дружеский спор между лицами святой Троицы.
Взятие Олимпа.
Языческие боги бегут во владения скандинавов.
Ночное сражение между Дианой и архангелом Гавриилом.
Я видел, как атаковал Амур
Младую Эльму. Нежен и прекрасен
Был этот враг; хоть ласков, но опасен,
Почтителен, но ловок чересчур.
Боролась ты… Неясное смятенье
Закралось в грудь, ослабило тебя;
Ты грезила, забыв нравоученья,
И одолеть позволила себя.
Но не совсем твоя иссякла сила:
Ты, в бегство обратившись, победила.
Не отдавай же понапрасну дань
Воспоминаниям о днях минувших:
Опасностей страшись и промелькнувших
Они вернуться могут. Даже лань,
Счастливо избежавшая погони,
Надолго страх запомнит, и дрожит,
И мчится прочь, хоть смерть ей не грозит.
Когда бы Карп с друзьями, эти сони,
Не позабыли о примере том —
Они не очутились бы в полоне
И не храпели б ныне вчетвером.
Над ними все смеялись беззаботно,
Хвалили Купидона, свой оплот.
«Увы, победа эта мимолетна, —
Заметил он, — и нас погибель ждет.
Нам изменил Приап… Порой ночною
С сатирами он вздумал пошалить
И дал себя охотно окропить,
С поличным пойманный, святой водою.
Отправились они без дальних слов,
Чтоб вертоград возделывать Христов».
Известия такие огорчили
Язычников: увидели они,
Что скверные для них настали дни:
Ведь их враги числом превосходили.
Минервы долго нет, а на редут,
Возможно, нынче приступом пойдут.
Усугубив печаль их и кручину,
Мрачней, чем ночь, является Плутон,
Ведя свою супругу Прозерпину.
За ними вслед идет седой Харон
С веслом своей древнейшей в мире барки.
Затем идут, потупив долу взор:
Алекта, старшая из трех сестер,
Мегера, Тизифона и три Парки.
«Вы здесь? — вскричал Юпитер, поражен, —
Откуда вы?» Насупился Плутон
И пробурчал: «Вестимо, мы из ада».
«Но почему приспичило вдруг вам
На небеса являться? Что вам надо?
Вы привели весь ад к моим стопам!»
«Увы! Нас всех из Тартара прогнали,
Нельзя ль, чтоб нам другое место дали?»
«Кто вас прогнал?» — «Да черти христиан.
Противиться им, право, не могли мы:
Был даже Цербер страхом обуян.
Их набольший — урод невыразимый,
Я побледнел при взгляде на него.
Не трудно вам представить, до чего
Он вежлив был! Узнавши об опале,
Сходил я с трона, плача от печали;
Он мне помог и руку протянул.
Гуманности не чужд сей Вельзевул:
Хотя слывет он крайне нечестивым —
С моей женой он был весьма учтивым.
И я покинул ад со всей семьей.
Увы, на возвращение едва ли
Надежда есть… С почетом провожали
Нас дьяволы под барабанный бой».
«Итак, они Элизий захватили?»
«Жизнь горькая их ожидает там.
В подземный край едва они вступили —
Как ринулись гурьбою к тем местам,
Где вечная весна царит, нарядна,
И где Забвенье обитает… Жадно
Они искали Лету, к нам попав:
Их прошлое, должно быть, тяготило.
Им показали Лету, и стремглав
Они в нее кидались, бросив вилы.
Однако тут постигла их беда:
Вдруг в пламя превращается вода…
Бранясь, они на берег вылезали,
Зефирам на полянках подставляли,
Чтоб освежиться, спины, животы,
Багровые морщинистые лица,
В тени валялись, нюхали цветы
И мяли, не умея насладиться.
А шум и гам от криков, беготни!
Зеленый луг впервые видел каждый.
И, мучаясь неутолимой жаждой,
До дна все речки выпили они.
Внезапно Стикс вскипает, разъяренный,
И, выступив из низких берегов,
Потоком лавы серной, раскаленной
Он заливает ад и мертвецов».
«О, как мне жаль, что сделался геенной
Элизий, светлых духов край блаженный!»
«Они отныне прокляты навек:
В них более не верит человек».
Плутона речь расстроила немало
Собравшихся. Что с их гордыней стало?
Все в ужасе, и было от чего:
Противники справляют торжество.
Но Аполлон, хотя и сам встревожен,
Их утешает: «Полноте скорбеть!
Об алтарях не стоит нам жалеть:
Ведь род людской так глуп и так ничтожен!
С Олимпа хоть и прогоняют нас —
Есть верное убежище: Парнас.
Там властвовать мы будем без помехи.
Дар нравиться, способность просвещать,
Искусства, ум нельзя у нас отнять;
Там — Грации, Амуры, Игры, Смехи.
Не будет это худшей из невзгод!
Людское нас спасет непостоянство.
Когда-нибудь врагам придет черед
Освободить небесные пространства.
Освистаны, осмеяны, шуты
Уйдут, забрав и гвозди, и кресты.
Пристанище себе, всего скорее,
Они найдут в каком-нибудь музее».
Покуда он пророчествует так,
Раздался крик: «Тревога! Христиане!»
Они идут на приступ натощак,
Победа им обещана заране.
Добр, но суров, архангел Михаил
Передовых подхлестывает пыл;
Христос, в тылу устроясь безопасно,
Войскам своим вещает сладкогласно.
«Смелей, вперед! Сейчас мы победим,
Крест на Олимпе ихнем водрузим!
Дрожать от страха воинам негоже.
Ничем вы не рискуете, друзья.
Нас разобьют, по-вашему? Так что же?
Не бойтесь ран! От них, ручаюсь я,
Вы умереть не сможете вторично!»
Его витийство, голос мелодичный
Уверенность трусливым придают.
Зажмурившись, вперед они бредут,
До стен дошли и приступ начинают.
Их копьями и стрелами встречают.
Готова и кипящая смола,
И дротики, и с углями жаровни,
Гвоздями сплошь утыканные бревна,
Каменья, кучи битого стекла…
Расплавленный свинец потоком льется
О, сколько тут проклятий раздается,
Как много тут расшибленных голов,
Ослепших глаз и выбитых зубов,
Носов разбитых, членов поврежденных.
Власов и крыльев, начисто сожженных!
Сражение увидев, Дух святой
Внезапное почуял вдохновенье
И заявил: «Сложу я песнопенье,
Чтоб ангелы рвались отважно в бой».
Христос
Вот глупости! На облако напрасно
Взмостились вы. В резне такой ужасной
Услышат ли дрожащий ваш фальцет?
Не думаю. Скорей всего, что нет.
К чему экспромт, когда идет осада?
Бог-отец
Мой сын, ты прав. Псалмов пока не надо!
Победу одержав, мы их споем.
Дух святой
Ну, в правоте я вашей не уверен.
Бог-отец
Я не учен, таиться не намерен.
Ведь люди, в неразумии своем,
Распределить решили все по вкусу:
Ученость — вам, а кротость — Иисусу.
А что же мне? Одна лишь борода,
Да прозвище «отец». Ну, не беда,
Спасибо и на этом! Ведь красива,
Неправда ль, борода моя на диво?
Христос
Зачем вы, отче, гневаетесь так?
Бог-отец
Я гневаюсь? Вам кажется! Пустяк!
Коль взять в расчет и триединство бога,
То сам себя я критикую строго.
Покуда этот спор происходил,
Осада началась, согласно правил.
Вот лестницу уж кто-то притащил
И к башне угловой ее приставил.
Кто будет первым? — «Лезь, апостол Павел!»
«Лезь ты!» — «Нет, нет!» — «А ты?» — «Я не решусь,
Боюсь смолы». — «Я тумаков боюсь».
«Я — оплеух». Друг друга все ругают,
Все в трусости друг друга упрекают.
Тут Христофор является святой,
Широкоплеч и кривоног — такой,
Каким его в церквах изображают.
Благочестивым рвеньем он пылал,
Христа когда-то на спине таскал.
На лестницу он первым взгромоздился,
За ним десяток ангелов пустился.
И вот уж ухватился за зубец
Поднявшийся на башню удалец…
Увидел Марс его и разъярился
Ряд статуй стены замка украшал;
Он к собственному бюсту подбежал,
Без сожаленья мощною рукою
Его от пьедестала оторвал
И, высоко подняв над головою,
Вскричал, смеясь: «Как видите, друзья,
Не пощадил своей персоны я;
Пусть каждый точно так же поступает!»
Бюст Христофору в брюхо попадает…
Сшиб остальных в падении своем
Святой толстяк, отделавшись испугом.
Сорвавшись со ступенек друг за другом,
Они летят на землю кувырком.
Неподалеку Азаил сражался,
Но и ему, увы, не повезло:
Лишь только он на парапет взобрался —
Нептун его хватает за крыло.
Заверещал от страха ангел хилый,
Взмолиться о пощаде он готов.
Но, раскачав его что было силы,
Нептун кидает труса прямо в ров.
Силач Самсон ужасно рассердился.
Он, подбоченясь, встал перед стеной,
Подпер ее могучею спиной
И расшатать довольно долго тщился.
Свой толстый зад библейский великан
Употребил при этом, как таран.
Крепка стена; и, побледнев с досады,
Возобновил усилия Самсон.
Зависит от него успех осады…
Толкает, бьет и ударяет он,
И градом пот с лица его струится.
Алкид ему с усмешкою кричит:
«Иль отросла уже твоя косица,
Скажи-ка мне, давно ты не был бит?
Остерегись, не лопни от натуги!
Стена-то, вишь, покрепче той лачуги,
Что ты тогда сумел разрушить… Да-с,
Далеко филистимлянам до нас!
Ну, надрывайся, раз тебе охота.
Увидишь — ни к чему твоя работа».
Поблизости от них костер горел,
И в нем пылала ветка тамариска.
Эй, берегись, Самсон, опасность близко!
Взять головню твой давний враг успел
С той головней приятно ли столкнуться?
Не удалось еврею увернуться,
Вмиг занялся его святой хохол,
Вот он сгорел; остался череп гол.
Как наш герой даст Геркулесу сдачи?
Он походил до этой неудачи
На племенного сильного быка,
На жеребца, или на петушка.
Все трое, как известно, горделивы,
И горячи, и резвы, и драчливы…
Однако же, едва у горемык
Отрежут то, в чем корень их задора —
Куда весь пыл девается? Где бык?
Увы, в вола он превратится скоро.
Где жеребец? Где петушок-драчун?
На месте их — откормленный каплун
И жалкий мерин, то-есть просто кляча,
Став робкими, сбавляют быстро тон.
Похож на них стал бедный наш Самсон,
Когда его постигла неудача.
Слабеет явно христиан напор,
В защиту переходит нападенье.
Язычники, напротив, с этих пор,
Утроивши свое сопротивленье,
Дрались, как бешеные, в исступленье,
Как храбрецы, как боги, наконец.
Богини им ни в чем не уступали,
И со стены в противников бросали
Все, чем богат и славен был дворец,
Что попадало под руку: подушки,
Из золота литые безделушки,
Цветочные горшки и зеркала,
Сосуды из металла и стекла,
Горшки ночные (было их немало),
Старательно наполнив их сначала.
Когда б Навин, наитьем осенен,
Не вспомнил, как был взят Иерихон,
Верх взяли бы язычники, быть может.
«Концерт в еврейском духе, — молвил он,
Проклятую их крепость уничтожит.
Сюда, левиты, воины, жрецы
Израильские, храбрые певцы
И музыканты, что во время оно
Разрушили оплот Иерихона!»
И вот оркестр невиданный готов:
Собранье инструментов всех сортов.
Трещотки, флейты, бубны, барабаны,
Литавры, и кимвалы, и тимпаны,
Тромбоны, скрипки, трубы без числа,
Кларнеты, дудки и колокола,
Рога, котлы, подносы и кастрюли…
Приготовленья эти ужаснули
Всех осажденных; ждут они чудес.
Вот начали: кто по дрова, кто в лес.
Язычники, хоть уши и заткнули —
Услышали пиликанье смычков.
Тут раздается новая команда:
Их угощают яростным сфорцандо.
А слух, известно, нежен у богов
И резала его невероятно
Та музыка (для нас она приятна).
Затем Навин ввел в действие басы,
Вопившие на разные гласы.
Умножив какофонию стократно,
Одни из них тянули ноту «соль»,
Другие — «ре», а третьи — «си бемоль»,
И слушателей этим доконали.
Они пытались пенью помешать,
Попробовав врагов перекричать,
Но певчие лишь пуще заорали.
Бранясь вовсю, чрез несколько минут
Защитники покинули редут.
И Бог-отец в воинственном задоре
Вскричал: «Победа полная близка!
Побеждены ударами смычка!
Погромче, братцы! Мы увидим вскоре,
Как рушатся высокие валы
Сей крепости… Они прочней скалы,
Но упадут, язычникам на горе.
Сейчас дворец повалится с горы.
Погромче! Весь Олимп — в тартарары!»
Но дело обошлось гораздо проще.
Четыре храбреца, которых в роще
Забрали в плен, храпели мертвым сном.
Очухавшись, придя в себя немного,
Припомнили пьянчуги со стыдом
Все шалости свои, томясь изжогой.
Раскаянье, негодованье, страх
Заставили их покраснеть впотьмах.
Душили Исраила гнев и злоба;
Ругаться начал Иоанн в сердцах;
Гвенолий же и Карп святитель — оба,
Пав на колени, каются в грехах,
Исправиться отныне обещают;
Затем они кидаются стремглав
И, с тыла на язычников напав,
Ударами их в гневе осыпают.
Охрану сняв и к запертым вратам
Пробившись, их немедленно открыли
Они своим удачливым друзьям,
Которые нестройно голосили.
Ломали боги голову себе,
Как уцелеть в неравной сей борьбе:
Они уже на грани пораженья.
Юпитер средь всеобщего смятенья
Благоразумье все же сохранил
И воинам спокойно заявил:
«Да, их взяла… В моем дворце отныне
Горланить мессы будут пришлецы.
Но пусть они не думают в гордыне,
Что прочен их успех! Велю дружине:
Пускай в каре построятся бойцы,
Пусть поместят богинь посередине.
Попробуем на север отступить!
Пределы христианской там державы.
Там Один правит; он, любитель славы,
Охотно нам поможет победить».
Разумному приказу подчинились.
Мечами, копьями вооружились,
Построились бойцы в походный строй,
Отвагою по-прежнему пылая
И на ходу удары отражая.
Седой Нептун и Аполлон с сестрой,
Беллона, Марс, и храбрый сын Алкмены,
Плутон, и Вакх, и родичи Елены
Заставили врагов трубить отбой.
Был бдителен Юпитер неизменно,
Внушала страх могучая рука,
Кидавшая перун издалека.
В порядке совершалось отступленье,
День к вечеру клонился… В этот час
Произошло с Дианой приключенье.
Какое — я поведаю сейчас.
Вот, истощив все стрелы из колчана,
Сменила лук на острый меч Диана
И выходила часто из рядов,
Дабы разить зарвавшихся врагов.
Она была прекрасна, горделива,
И колотила их без перерыва.
Один из них, по имени Зефрил,
Оставшийся, как прочие, в накладе,
Удобное мгновенье улучил
Чтоб отомстить, и подобрался сзади
К богине. Без кольчуги та была,
Проворна, и легка, и босонога;
Движений быстрота ее спасла,
Но все же меч задел ее немного,
Тунику белоснежную пронзил
И ягодицу малость повредил.
Струится из божественного зада
Кровь алая (белее снега он).
Диана с превеликою досадой,
От боли легкий испустила стон.
Ну, попадет нанесшему урон!
Для отступленья преградить дорогу,
Лишить его надежды на подмогу,
Преследовать упорно и нагнать,
Поймать, затем расправиться с ним круто
И беспощадно крылья отрубить,
Честь ягодицы тем восстановить —
На все это ушла одна минута.
Затем она свой продолжала путь
На дальний север, в поисках владений
Богов Валгаллы, ибо отдохнуть
Язычники хотят от поражений.
Но Гавриил шел тою же тропой,
Повеса-ангел, ангел-волокита,
Небесный щеголь, сердцеед, герой.
Он шествовал дозором деловито.
«Эй, кто идет3»-он вопросил — «Свои!» —
Ответила Диана, усмехнулась,
Мечом на Гавриила замахнулась
И взмах, и слово дерзкие сии
Одновременно поразили ухо
Архангела. Шатаясь, Гавриил,
Ошеломлен ударом, отступил.
Но твердости он не утратил духа:
Отомщена должна быть оплеуха!
Он поднял меч; но, встретившись, клинки
Со звоном разлетелись на куски.
«Ну что ж! Бороться будем без обмана!» —
Сказал архангел и вступил в борьбу.
Противники стояли лбом ко лбу;
Воинственным задором обуянна,
Хранила все ж инкогнито Диана.
Прекрасны, юны, гибки и сильны,
Употребить усилья драчуны
Могли бы лучше (это между нами).
Но было Гавриилу невдомек,
Кто перед ним, покуда наш знаток
Стан недруга не обхватил руками
И, грудь его задев, не ощутил,
Что эта грудь округла и упруга;
Но разобраться не было досуга,
Ему мешал сраженья ярый пыл.
И, прочь откинув это подозренье.
Удвоил он запальчивое рвенье.
Заметила Диана в свой черед,
Что враг ее красив и безбород,
Руками же охваченные члены
Стройны, белы и формой совершенны.
Но хитрый план задумал Гавриил:
Прелестного врага он ухватил
И левою рукой его сжимает,
А правую проворно опускает,
Чтоб за ногу противника схватить,
Затем толчком на землю повалить
(Так одолеть возможно и атлета).
Уже почти достигнуто им это:
Скользнула по бедру его рука
Сначала вниз, потом немного выше
И задержалась в треугольной нише.
Затем, гораздо более робка,
Слегка нажала, не без колебанья…
Борцы хранили полное молчанье,
Их поза недвусмысленна была,
Переплелись их стройные тела.
Владело ими странное смущенье,
Вздымались груди… Что за ощущенье!
Архангел руку с умыслом держал
На лаврах; наконец, он их пожал.
Герои не промолвили ни слова
О, болтуны, им надо подражать!
Расставшись, в путь они пустились снова,
Слегка вздохнув; о чем — им лучше знать.
Перевод: В. Г. Дмитриева