Так раненого журавля Зовут другие: курлы, курлы! Когда осенние поля И рыхлы, и теплы… И я, больная, слышу зов, Шум крыльев золотых Из плотных низких облаков И зарослей густых: «Пора лететь, пора лететь Над
Бывает так: какая-то истома; В ушах не умолкает бой часов; Вдали раскат стихающего грома. Неузнанных и пленных голосов Мне чудятся и жалобы и стоны, Сужается какой-то тайный круг, Но в этой бездне шепотов и
А, ты думал — я тоже такая, Что можно забыть меня, И что брошусь, моля и рыдая. Под копыта гнедого коня. Или стану просить у знахарок В наговорной воде корешок И пришлю тебе страшный
Все небо в рыжих голубях, Решетки в окнах — дух гарема. Как почка, набухает тема, Мне не уехать без тебя, — Моя Ташкентская поэма. Но, может, вспомню на лету, Как запылал Ташкент в цвету.
Прошлогодних сокровищ моих Мне надолго, к несчастию, хватит, Знаешь сам, половины из них Злая память никак не истратит: Набок сбившийся куполок, Грай вороний и вопль паровоза, И как будто отбывшая срок Ковылявшая в поле
…И мне показалось, что это огни Со мною летят до рассвета, И я не дозналась — какого они, Глаза эти странные, цвета. И все трепетало и пело вокруг, И я не узнала — ты
Господь немилостив к жнецам и садоводам. Звеня, косые падают дожди И, прежде небо отражавшим, водам Пестрят широкие плащи. В подводном царстве и луга и нивы, А струи вольные поют, поют, На взбухших ветках лопаются
Не оттого, что зеркало разбилось, Не оттого, что ветер выл в трубе, Не оттого, что в мысли о тебе Уже чужое что-то просочилось, — Не оттого, совсем не оттого Я на пороге встретила его.
Я знала, я снюсь тебе, Оттого не могла заснуть. Мутный фонарь голубел И мне указывал путь. Ты видел царицын сад, Затейливый белый дворец И черный узор оград У каменных гулких крылец. Ты шел, не
В тот давний год, когда зажглась любовь, Как крест престольный, в сердце обреченном, Ты кроткою голубкой не прильнула К моей груди; но коршуном когтила. Изменой первою, вином проклятья Ты напоила друга своего. Но час