Как-то раз пред сонмом важным Всех Богемских гор Был со Шпруделем отважным У Мюльбрунна спор. «Не пройдет, смотри, и века, — Говорит Мюльбрунн, — Как нам всем от человека Будет карачун. Богатея год от
Опять пишу тебе, но этих горьких строк Читать не будешь ты… Нас жизненный поток Навеки разлучил. Чужие мы отныне, И скорбный голос мой теряется в пустыне. Но я тебе пишу затем, что я привык
Еду я ночью. Темно и угрюмо Стелется поле кругом. Скучно! Дремлю я. Тяжелые думы Кроются в сердце моем. Вижу я чудные очи… Тоскою Очи исполнены те, Ласково манят куда-то с собою, Ярко горят в
Удивляюсь Андрею Катенину: По капризу ли женину Иль душевного ради спасения Он такого искал помещения? Хоть устанут на лестнице ноженьки, А все как-то поближе им к Боженьке, А то, может, бедняжечки — нищие?.. Нет,
В изящной Греции гетеры молодые С толпою мудрецов сидели до зари, Гипотезы судили мировые И розами венчали алтари… Тот век давно прошел… К богам исчезла вера, Чудесный мир забыт… И ты, моя гетера, Твой
Безмесячная ночь дышала негой кроткой. Усталый я лежал на скошенной траве. Мне снилась девушка с ленивою походкой, С венком из васильков на юной голове. И пела мне она: «Зачем так безответно Вчера, безумец мой,
Напрасно в час печали непонятной Я говорю порой, Что разлюбил навек и безвозвратно Несчастный призрак твой, Что скоро все пройдет, как сновиденье… Но отчего ж пока Меня томят и прежнее волненье, И робость, и
В час утра раннего отчаливал челнок, Гребцы неистово кричали, Разлив, волнуясь, рос; белеющий восток Едва глядел из темной дали. И долго плыл наш челн… Когда же я потом Взглянул, — у самой середины, Качаясь,
Не тоскуй, моя родная, Не слези твоих очей. Как найдет кручина злая, Не отплачешься от ней. Посмотри-ка, я лампадку Пред иконою зажгла, Оглянись: в углу кроватка И богата и светла. Оглянись же: перед нами
Уставши на пути, тернистом и далеком, Приют для отдыха волшебный создал ты. На все минувшее давно спокойным оком Ты смотришь с этой высоты. Пусть там внизу кругом клокочет жизнь иная В тупой вражде томящихся