Нет, я не изменил. До старости глубокой Я тот же преданный, я раб твоей любви, И старый яд цепей, отрадный и жестокий, Еще горит в моей крови. Хоть память и твердит, что между нас
Я слышу — и судьбе я покоряюсь грозной; Давно я сам себе сказал: не прекословь! Но перед жертвою покорною и слезной Зачем же замолчать совсем должна любовь? Пусть радость хоть на миг не слышит
Ты помнишь, что было тогда, Как всюду ручьи бушевали И птиц косяками стада На север, свистя, пролетали. И видели мы средь ветвей, Еще не укрытых листами, Как, глазки закрыв, соловей Блаженствовал в песне над
Ты мелькнула, ты предстала, Снова сердце задрожало, Под чарующие звуки То же счастье, те же муки, Слышу трепетные руки — Ты еще со мной! Час блаженный, час печальный, Час последний, час прощальный, Те же
Солнца луч промеж лип был и жгуч и высок, Пред скамьей ты чертила блестящий песок, Я мечтам золотым отдавался вполне, — Ничего ты на все не ответила мне. Я давно угадал, что мы сердцем
Весна и ночь покрыли дол, Душа бежит во мрак бессонный, И внятно слышен ей глагол Стихийной жизни, отрешенной. И неземное бытие Свой разговор ведет с душою И веет прямо на нее Своею вечною струею.
Тебя любили мы за резвость молодую, За нежность милых слов… Друг Митя! ты унес нежданно в жизнь иную Надежды стариков. Уже слетел недуг, навеян злобным роком, Твой пышный цвет сорвать; Дитя! ты нам предстал
Ночью как-то вольнее дышать мне, Как-то просторней… Даже в столице не тесно! Окна растворишь: Тихо и чутко Плывет прохладительный воздух. А небо? А месяц? О, этот месяц-волшебник! Как будто бы кровли Покрыты зеркальным стеклом,
Не говори, мой друг: «Она меня забудет, Изменчив времени всемощного полет; Измученной души напрасный жар пройдет, И образ роковой преследовать не будет Очей задумчивых; свободней и смелей Вздохнет младая грудь; замедленных речей Польется снова
1 Октавами и повесть, признаюсь! И, полноте, ну что я за писатель? У нас беда — и, право, я боюсь, Так, ни за что, услышишь: подражатель! А по размеру, я на вас сошлюсь, И